…По дороге мама рассказывала Оле про храм.
– Там деток много-много, пока все в очереди стоят, они и поиграют, и свечечки на подсвечничках поправят, и со святыми поразговаривают.
– Это как? – удивилась Олечка. – Святые тоже в очереди стоят?
– Нет, милая. Это очередь около них стоит. А они на иконах изображены.
– Они там живут?
– Нет, Олечка, живут они на небе, и для памяти, чтобы их помнили и обращались за помощью, есть иконы.
– Как бабушки-дедушкина фотография, да?
– Да, только, похоже, рисовали их специально церковные художники – иконописцы. Они всегда цветные.
– А почему их нарисовали?
– Потому что они заслужили этой чести перед людьми и перед Богом.
– А откуда они взялись?
– Они жили все когда-то на земле и делали много добрых дел таких, которые угодны Богу, поэтому их ещё называют угодниками Божьими.
– Знаю, знаю, – захлопала в ладошки Олечка. – Это Николай Угодничек, да?
– И Николай Угодник, и Сергий Радонежский, и святая Матронушка, и Серафим Саровский, и твоя покровительница княгиня Ольга…
Девочка глубоко вздохнула, перекрестилась и очень серьёзно сказала:
– Я поняла, мамочка, их очень, очень много, полная церковь и сразу всех не запомнишь. Они хорошие и надо их любить, да?
– Да, милая, вот ты к ним и подходи, и беседуй с ними, и люби их, а они тебя полюбят, и тебе всегда будет тепло и радостно. Ведь они Христовы помощнички и первые наши друзья и молитвенники за нас.
– Мамочка, а о чем с ними говорить?
– О чём хочешь, душа моя. Попроси их помолиться Богу за маму, за папу, за себя, за своих подружек, чтобы умненькой быть, жить правильно научиться, ни с кем не ссориться, не капризничать… Ну, и ещё что, подумай сама.
Так за интересными разговорами да вразумлением не заметили, как доехали до храма, и перекрестясь на главную икону «Богоявление», вошли.
Олечка поцеловала маму и побежала к иконам. Иконы были большие, праздничные, в золотых рамах-окладах, и храм такой большой-большой и весь сияющий огнями свечей и лампадок! Детская душа в восторге замирала перед этой красотой, и Олечка, подходя к иконе, почему-то вставала на цыпочки, и последние шажочки к ней шла на цыпочках, прижав ручки к груди.
– Миленький, миленький святой, – шептала она почти про себя и, глядя на красочное изображение святых, просила всех так: – Ты знаешь, какая я капризка, как я не слушаюсь маму, а раньше не слушалась бабушку с дедушкой. – Тут она глубоко вздыхала и добавляла: – Они переживали, переживали и умерли.
Ее чистые голубые глазки подергивались влагой, и слёзки ползли по щечкам. Она вытирала нос ладошкой, снова вздыхала и просила дальше:
– Я не хочу быть такой плохой. Я хочу быть хорошей, чтобы меня не ругали.
Вдруг она заметила, что на иконе, к которой она теперь подошла, изображены несколько человек. Девочка уже умела считать до десяти и, загибая пальчики на правой ручке, насчитала четыре.
– Миленькие, миленькие святые, – начала она свою молитву, здраво решив обратиться сразу ко всем четырём. Она ещё немного пошептала свою молитвочку об исправлении своего недостойного поведения, невольно попросив заступления себя от взрослых, которые ее всё время ругают, но очень скоро замолчала и стала с интересом рассматривать икону.
Из тихой глубины иконы на девочку смотрели прекрасные лица трех юных христианок: Веры, Надежды, Любови, – а над ними возвышался лик их самоотверженной матери святой Софии.
Девочка вдруг ясно увидела, как сильный свет озарил эти лица, и они вдруг стали оживать, а сердца и взгляды их потянулись навстречу юной Ольге. Девочка забыла о том, что это икона, и совершившееся перед ней чудесное оживление иконы полностью взяло ее под свой покров, и новая нездешняя жизнь и общение с избранными Божьими на время освятили богатую обитель Богоявленского храма.
Самая маленькая из сестер с утопающей в лучах золотого света головкой, будто просыпаясь от долгого иконного сна, протянула из оклада свою изящную, тёплую ручку Олечке и спросила:
– Ты Ольга?
– Оля, – ответила шалунья. – А вы кто?
– Нас три сестры: Вера, Надежда и Любовь. А вот наша матушка София, – и она показала на красивую, добрую женщину, ласково обнимавшую своих дорогих дочек и теперь тоже пробуждавшуюся ото сна.
С великой нежностью, осторожно она целовала в голову старшую дочку, а правой рукой гладила по головке младшую, взгляд же её был устремлён на Олечку, а из глаз струился такой сильный свет и такая любовь, что девочке пришлось прикрыть глаза ладошкой. Но это только на мгновенье, потому что голубой свет, который струился из глаз матушки Софии, не был ярким или резким, просто он был сильным и лился в самую душу, а для того, чтобы принять его, надо было посмотреть широко-широко открытыми глазами, а это получилось не сразу. Олечка немного растерялась, такого света она еще никогда не видела, даже ранним летним утром на дороге, когда встает милое, ласковое солнце и оно ещё не жгучее, а очень-очень нежное и на него можно смотреть не щурясь.
А матушка София всё смотрела и смотрела на Олечку, медленно восходящая улыбка стала освещать ее наполняющееся жизнью лицо. Слегка наклонившись, она поцеловала головку средней своей дочери Надежды, а сама всё смотрела и смотрела на Олечку, так что Оля и не заметила, как смело подошла к иконе и протянула обе ручки своим новым нездешним друзьям, потому что теперь их так и почувствовала. Ее сердечко и душа с полным доверием приняли четырёх женщин с иконы, и ей захотелось с ними подружиться.
– Здравствуйте, здравствуйте, – говорила она, подходя по очереди к каждой и принимая их святые ласки.
Все они были старше Оли и выше ростом и принимали ее, как свою маленькую сестренку. Вера погладила девочку по плечикам и поцеловала в шейку, Надежда, склонившись над Олей, нежно погладила её по спинке, будто расправляя крылья, Любочка, самая младшая, она была почти одного роста с Олею, тихо-тихо, вся светясь счастьем, поцеловала свою новую подружку в самое сердечко, отчего в груди стало горячо-горячо и в душе запелась песенка. Олечка от такого чудесного приветствия вскрикнула: «Ой!» Но тут матушка София положила ей на головку свою нежную, теплую руку и сказала:
– Живи, Олечка, долго-долго, будь мудрой и послушной только Божьим людям, а если тебе когда-нибудь понадобится помощь, приди к нам и попроси.
Тут Олечка заметила, что стоит окруженная этими чудесными женщинами, а они, образовав вокруг нее хоровод, положили руки друг дружке на плечи и, слегка покачиваясь из стороны в сторону под нежную, откуда ни возьмись слетевшую сверху небесную мелодию, поют:
– Слава в вышних Богу, и на Земле мир, в человецех благоволение.
Олечка опять встала на цыпочки, чтобы стать повыше и вместе с подругами покачаться под небесную музыку, но это прибавило ей мало росту. Тогда она, изо всех сил поднатужившись, вытянулась в струнку, высоко-высоко вскинула головку и подняла руки так высоко, что кончики её пальцев почувствовали тёплое дыхание матушки Софии, и в тот же миг горячий долгий поцелуй запечатлелся на них. В следующий миг блаженная невыразимая радость сильным потоком влилась во всё её тельце, оно стало легким-легким, будто потеряло свой вес, напряжение исчезло, кончики пальцев оторвались от пола, и Олечка почувствовала, как медленно-медленно стала подниматься всё выше… выше… выше… Вот она уже стала одного роста с Любовью, вот сравнялась с Надеждой, теперь доросла до Веры…
– Ой, лечу, лечу, лечу, – поняла она вдруг, вся серебрясь и сияя от легкого парящего счастья, которое теперь переполняло всю ее и даже уже не умещалось в ней.
А День Ангела Патриарха всё рос и набирал силу. Светило солнце, и лучи его золотыми дорожками вливались в окна храма, освещая народ. Всё новые и новые люди подходили к Святейшему с поздравлением под его светлое благословение.
Близилась мамина очередь, и она пошла звать Олю. Дети стайками кружились по храму, зажигали и поправляли свечки, подсаживая маленьких, чтобы те могли достать до подсвечников. Рассматривая иконы, они гладили рамы, вытирали белым полотенцем стекло, никто им не делал замечания, не останавливал. Маме показалось, что здесь сегодня царит небывалая нежность. Всё происходило на диво спокойно, мягко… любовно. Она не встретила ни одного хмурого, недовольного или раздраженного лица. Люди были в тихой радости и почти шепотом обменивались немногими словами. Хотелось молчать, быть в покое. Даже позвать Олю в голос ей показалось грубым, и она, обходя иконы, заглядывая в тайные уголочки, где присев на корточки могла бы спрятаться шалунья, шепотом повторяла:
– Оля, Олечка, Оля, уже пора, пора идти поздравлять Патриарха.
Около Креста сердце её невольно расцвело, и улыбка умиления осветила лицо. Внутри само собой пропелось: «Аллилуия!» Ей вдруг открылась маленькая сценка ученичества. Девочка в Олином возрасте или чуть постарше учила малыша лет трех креститься. Складывая ему пальчики щепоткой, она объясняла и показывала ему, что надо сначала покрестить лобик…
– Вот так! Это чтобы умный был. Потом правое плечико. Вот так! – Малыш сопел, улыбался и на удивление послушно подчинялся своей наставнице. – А теперь – левое. Вот так! Это, чтобы сильный был и трудолю-ю-ю… – Девочка запнулась на трудном слове, но, подумав, быстро нашлась и досказала по-своему: – Тру-до-лю-бимый. Понял?!
Малыш согласно кивнул беленькой головкой и, всё улыбаясь, четко сказал:
– Та!
– Ну вот, теперь тебе всё по плечу, – уверенно сказала учительница, а малыш, хорошо усвоив урок, вдруг радостно замахал ручками, как крылышками, и куда-то полетел. Девочка побежала за ним – «пасти свою овечку».
– Как хорошо! – радовалась мама. Она шла и шла по храму, благодарно приняв в себя увиденное или, вернее, показанное ей Богом. Олечки не было видно. И вдруг ей показалось, что какое-то смущение вползает в её душу. Нежданно-негаданно пролетела мысль: – Ведь и моя Олечка в возрасте девочки. – А за ней другая: – Ну почему эта девочка так может. А моя Олечка – нет! Ну почему, почему, почему? – вопрос будто повис в голове, а с ним всплыла, как всегда, ревнивая зависть к той маме, у которой такая хорошая дочка. – А я не смогла воспитать и не смогу, наверное. Господи, ну почему я такая немощная? Почему у меня всё не так? Вроде бы и не ленивая, и знаю много, сколько ни училась всегда отличницей была, на работе ценят, с мнением моим считаются, а вот… счастья нет, и муж не доволен, и Оля…, – тут она спохватилась и, поняв, что снова впала в свой «любимый» грех осуждения себя самой, в котором кается всякий раз на исповеди, приказала себе: – Стоп! Нет! Нет! Нет! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, прости мне эти мерзкие мысли, помилуй меня грешную, Иисусе Христе, – сразу же в душе стала она просить прощения, как посоветовал ей один старенький священник в Лавре. Это очень помогало постепенно не «въезжать» в уныние из-за собственного несовершенства.
– Научиться любить себя и возрастать к радости и совершенствованию – дело нелегкое, – сказал ей тогда батюшка. – А потому, узрев свой грех, покайся в нем и проси Божьей помощи через Спасителя нашего Иисуса Христа не повторять его больше. Сказано ведь: «Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе»*. Вот и ты, познав истину, держись ее и исправляйся.
Стараясь помнить отчее наставление, которое ей сначала очень понравилось, а потом и на деле стало помогать, она теперь всякий раз исполняла наставление старца.
Покаявшись про себя и перекрестившись, она почувствовала легкость и чистоту и, просияв, продолжала искать Олю.
– Оля, Олечка, доченька моя, – шепотом звала молодая мама и вдруг почувстовала, что очень любит свою девочку, такую, какая она есть – живую, веселую, капризную, шалунью, но очень-очень добрую, а потому: – Наверное, есть надежда, что и мне с помощью Иисуса Христа удастся привести ее к Богу. И сама уверует, начнет меняться, и другим поможет, – уже по-новому, с теплой верой подумала она и вдруг увидела своё сокровище.
Под иконой святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, уткнувшись головкой в коленочки, сидя, крепко спала Олечка. Лица не было видно, но, как веселые розовые мотыльки, реяли над ее головкой завязанные маминой рукой два розовых бантика.
– Олечка, деточка моя, – всплеснула руками мама, – Ах ты, батюшки мои, уснула родименькая и как крепко-то, – выплеснулось вдруг разом со дна ее души такое старинное, доброе причитание над спящим младенцем, что проговорив всё, мама только потом уже удивилась своим речам и подумала про себя:
– Наверное, наши добрые бабушки и няни так приговаривали, всю свою доброту и любовь вливали в души спящих деток. А душе-то как хорошо после речей таких! – тут же заметила она свое духовное состояние и, как человек научного склада, постаралась определить, рассуждая про себя: – Ну? Ну? Ну, какое, какое же оно? Кажется, это можно назвать состоянием нежного умиления. Определив так состояние своей души, она вспомнила вдруг прочитанное совсем недавно наставление великого молитвенника земли Русской Серафима Саровского своим духовным чадам: «Радость моя! Стяжи себе дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся». – Дух мирен, – повторила она про себя и улыбнулась. – Так вот он каков! От его присутствия душа ликует, и вот какие речи льются! Ну и чудеса! Слава Тебе, Господи!
Тут мама спохватилась, что слишком увлеклась духовными рассуждениями и мысленно остановила себя.
– Стоп, стоп! Порассуждала и хватит.
А в себе она почувствовала небывалую легкость и силу, так что захотелось поднять спящую Олечку на руки, но прикосновение к девочке материнской руки быстро рассеяло её сон. Оля легко, будто вздохнула, открыла глазки, улыбнулась и сказала:
– Мама! А где они?
– Кто?
– Ну, они же, они!
– Кто они, доченька?
– Те прекрасные царевны, которые разговаривали со мной, а потом танцевали вокруг меня, и я танцевала с ними, а потом…, потом я полетела…
– Милая моя, это ты такой хороший сон видела? – протянула мама руки к Олечке. – Видишь, как сладко заснула под иконкой. Пойдем, пойдем, радость моя, поздравлять патриарха.
Олечка легко вскочила, как будто продолжая свой полет, и веночком подняв руки над головой, встав на цыпочки, закружилась в танце.
– Смотри, мамулечка, смотри, вот так мы танцевали.
Сделав следующий поворот, она, вдруг оказавшись лицом к иконе, медленно остановилась и пошла к ней, говоря святым:
– Вы опять ушли в икону? Почему? Мы ведь так хорошо кружились. Придете, придете ко мне еще?
В светлой тихой радости смотрела теперь молодая мама на сценку, героиней которой, как по волшебству, стала ее Оля.
Теплая волна жизни поднялась из самой глубины души и жарким румянцем загорелась на щеках молодой женщины.
– Славлю Тебя и благодарю, – шептали губы, а сама она, затаив дыхание, смотрела на тайную жизнь Церкви, участниками которой быстрее всех становятся дети. – Вот и Олечка, Господи, не успела прийти к Тебе, а уж Ты её приголубил и к святым приблизил.
До мамы долетела ее простая детская молитва благодарности:
– Спасибо вам, миленькие мои, родненькие, прелюбименькие. Не оставляйте меня и маму, и папу никогда, никогда, никогда, – она гладила икону, глядя снизу вверх на прекрасные лица святых христианок.
– Вера, Надежда, Любовь и мать их София, – прочла мама внизу иконы, подойдя к ней вслед за дочерью.
Великая любовь потоком вдруг хлынула на нее, и не успела она что-либо осознать, как руки ее сами собой, да что руки, всё ее существо подхватило свою доченьку, и они вместе в едином порыве припали к чудотворной…

…– И знаешь, Иринушка, от Святейшего я отлетела, как на крыльях – счастливая была такая и молодая-молодая. Мне даже показалось, что возрастом с Олечкой сравнялась. Схватила ее за ручку, головку к себе прижала, глажу, целую, нарадоваться не могу. И знаешь еще, что меня тогда обрадовало и чудесным показалось – стало, вдруг в душе воскресать чувство молодости. Ну, помнишь, как беззаботно вдруг ни с того ни с сего мы радостью и весельем «заболевали». Идём, бывало, держимся все за руки, болтаем о чём-то своём, молодом, а в душе и вокруг – веселье, радость! Слышим, как птицы поют, небо голубое-голубое, всё вокруг весеннее, нежное, зеленеющее. Нет, – спохватилась вдруг Людмила, – не могу передать, что это такое, но чувствую, что сама, сама внутри, в самой глубине молодость родилась. Это такое, такое…волшебное чувство – и мудрая, и молодая, чистая, знающая – такое, о чем раньше и не подозревала, а вот поверила, пришла к Богу, попросила, как дитя, и Он не отказал и продолжает чудесами одаривать. На будущий год в День Ангела Патриарха и тебя, радость моя, возьмем с собой, – обнимая и целуя сестру, говорила Людмила.
Душе ее, окрыленной и помолодевшей, и всех хотелось одарить этой молодой радостью, переполнявшей её. Лаская Олю и мысленно благодаря за всё полученное Бога и всю Святую Троицу, Людмила и не заметила, как Олечка стала руководительницей и, повернув в левый придел храма, остановилась перед иконой Веры, Надежды, Любви и матери их Софьи. Светлые лица святых женщин сейчас увиделись Людмиле особенно радостными.
– Как будто радуются вместе с нами, – подумалось ей и вдруг захотелось от всей души поблагодарить их за такое живое участие в сегодняшнем Олечкином преображении. И тут с ней, мамой, вдруг снова произошло невероятное.
Людмила никогда не прикладывалась к иконам, внутри себя не в состоянии преодолеть барьер брезгливости. Ее муж – ученый-микробиолог – внес в ее страх заразиться чем-нибудь свою немалую лепту.
– Можно ведь и просто так постоять, какая разница, – мысленно уговаривала она себя, ставя свечи и прося святых о помощи. А сейчас вдруг непреодолимое желание прикоснуться к изображениям святых овладело Людмилой. Ей захотелось, как, может быть, это делали в старину, припасть к их ногам и поцеловать край одежды – так велика была ее благодарность им.
Опустившись на колени, она и припала к ножкам святых по очереди.
– Спасибо, спасибо Вам, родненькие мои, спасибо, что нашли нас и так чудесно всё устроили.
А, открыв глаза после благодарственной молитвы, Людмила увидела, что следом за ней на цыпочках идет Олечка, стараясь доставать губками мамины поцелуи, и тоже что-то шепчет святым своим друзьям.
Радость и теплота изнутри поднялись благодатной волной, и Людмила снова поблагодарила Бога.
– Господи, ну что за волшебный день сегодня, как будто день духовной весны, – пришло ей на ум сравнение…

* – Послание к Филиппийцам, гл. 4, ст. 13