Это случилось в те не очень уж пока далёкие, но весьма великие времена, когда в людях, от самого своего рождения ничего не знавших о Боге, о вере в Него и Его помощи, а, главное, о Спасителе нашем Сыне Его Иисусе Христе и о Духе Святом, Бог Сам стал пробуждать веру и вести к Себе.
       Жила была тогда одна женщина, семейная – муж и сын. Она их очень любила, заботилась, старалась всё делать, и пока была молодая и деятельная, всё как будто бы получалось. Но вот подошла зрелость, а за ней и старость со своими немощами стала наступать на пятки. Сил поубавилось, ослабела память.
       – Раньше, бывало, как на крыльях лечу, а теперь ползу, как черепаха, – обижалась она беззлобно на саму себя. – Ох, Господи, что делать-то?
       Дело у неё было совсем нехитрое – продавала она цветы, которые её муж выращивал на дачном участке. Тогда многие жили, помогая своим семьям трудами рук своих на приусадебных участках. Несколько лет назад она окрестила сына, который вдруг стал часто болеть, хуже учиться. Да и дела почему-то перестали двигаться и цветы продаваться. Поэтому она, когда крестила сына, то решила окреститься и сама. Так ей посоветовали добрые люди и сестра, которая тоже окрестила сына и крестилась сама.
       И всё как будто даже и выправилось, и наладилось, дела пошли получше, цветочки стали продаваться, и сын стал меньше болеть.
       Но вот прошло несколько лет… Святое отрочество сына кончилось. Мама, конечно, не знала, что после крещения церковная жизнь с Богом и в Боге только начинается, что Господу угодно причастие Святых Его Небесных Тайн, возрастание в познании Евангелия – Слова Божия, а, главное, она должна была привести к Богу своего сына. Всего этого она не знала, а по неведению и не делала. Но она очень любила ходить в церковь, подолгу стояла возле икон и как будто с живыми беседовала с помощниками Христа. Узнав о великой и благодатной помощи святителя Николая, она стала ходить к нему и просить помолиться за себя и свою семью. Делала она это больше потому, что все так делали, и истинного великого смысла молитв своих в то время не понимала, Евангелия не читала, истины не знала. Только очень чувствовала, стоя у иконы святителя Николая, тепло и какую-то светлую радость. Гроздья винограда, яблок и разных плодов земных, венчавшие чудесную икону, тоже ей очень нравились и влекли взгляд к себе, будто живые. Ей почему-то думалось, представлялось, глядя на них, истинное изобилие плодов земных во временах мирных, о которых молились на утренней службе. Она ей очень нравилась. Только вот пока ещё в церкви как-то всё не соединялось для неё самой в одно целое. Иконы сами по себе, служба – сама, помазанье, исповедь… так много всего, и всё как-то не вмещалось в её ещё пока нецерковном сознании.
       Она видела, как люди подходят к столику, покрытому шелковой салфеточкой, а на нём лежит крест и Евангелие. Священник перед святынями исповедует людей, а перед исповедью рассказывает о грехах. И всегда так получается, что он как будто видит все её грехи, а она стоит и плачет о себе, о своей загубленной жизни. Потом ей кажется, что она не достойна даже и подойти к священнику, он такой строгий, красивый, как ангел и даже Сам Бог.
       – Ну, как это я, такая мерзкая, буду занимать его время? – решала она про себя, вздыхала и отходила от исповедующихся в центр храма, присоединяясь к молящимся. – Вот ещё помолюсь, тогда, может быть, в другой раз и… подойду.
       Так шло время, а она всё никак не решалась. Только стояла позади всех в голубеньком шелковом платочке, слушала про свои грехи, плакала и отходила. Но вот однажды произошло что-то совсем для обычной исповеди непривычное, потому что батюшка, который в этот день вышел исповедовать и понравился ей так, как будто это был её сын и всё о ней знал, и всё прощал ей, потому что знал, как она его любит, сказал вдруг слова: «Да не устрашитеся и не убойтеся и да не скрыете что от меня, ибо пришли вы во врачебницу и да не исцелены отыдите», в сущности те же самые, что говорили священники и до него, как-то совсем по-новому. Он сказал их так, что до неё вдруг дошло, что и она вместе со всеми пришла сюда, чтобы через таинство покаяния излечиться от всего плохого, что жило в её душе, а это зависть, осуждение, обидчивость от бессилия сделать так, как хочется, и от грубого к себе отношения окружающих, и ещё много-много всего, что перечисляли и до него батюшки скороговоркой, считая, что всем всё и так понятно, а этот, последний, говорил и даже объяснял, как будто в душу заглядывал – нет ли в ней этой самой болезни.
       Матери не захотелось отойти от исповедников, и она впервые осталась и стала двигаться по очереди к священнику, который отпускал кающимся грехи, свидетельствуя их раскаяние перед Богом, благословлял на причастие.
       Подошла и её очередь. Она приступила к аналою с трепетным желанием всё про себя рассказать, вернее, про то, какая она гадкая, мерзкая, сколько всего не так, не по-божески в жизни творила, но, подойдя, вдруг растерялась. Встала, как первоклассница перед учителем, затеребила кончики своей голубой косыночки и заплакала – все слова куда-то растерялись, забылись. А в голове, в душе и на губах одна только фраза и горит:
       – Господи, прости меня, грешную.
       – Успокойтесь, ничего страшного, это душа ваша кается вот так, со слезами, оплакивает грехи ваши, – сказал добрый батюшка и заботливо положил руку на её плечо.
       Так он стоял рядом с кающейся грешницей, молился и не торопил её, давая время выплакаться.
       – Не могу, батюшка, говорить… Во всём, во всём грешна. Простите меня… Наверное, мне надо в другой раз… Простите…, – опять заплакала она.
       – Бог простит тебя, чадо…
       – Наталия, – назвала женщина своё имя.
       – Наталия, – эхом повторил священник и, покрыв голову Наталии своим красивым длинным воротником, перекрестил её голову и прочитал молитву.
       Что с ней случилось! Как будто пудовые гири с души и со всего тела скатились, и радость, такая радость, какой она во век и не знала, поднялась в ней и заиграла во всём её существе, как морская волна на солнце.
       Женщина отошла от священника совсем другой, совсем не похожей на ту плачущую и согнувшуюся от боли и душевных ран и страдания, которая пять минут назад робко подходила к священнику каяться в грехах. Конечно же, она ещё не знала и не ведала, что священник-то здесь ни при чем, что он только свидетель её покаяния и что всё-всё для неё сделал Сам Господь, и что тайна эта бесконечно велика и непостижима нашему земному уму. Но душа! Душа постигает это. Потому что, подойдя к Богу с верой, именно она, душа, в ответ на своё раскаяние и отпущение грехов через священника – пастыря доброго, получает благодать чистоты и неизъяснимой радости.
       И чистая, сияющая, как будто приблизившаяся к своей юности, стояла Наталия среди прихожан храма, ликуя от счастья. Ей хотелось рассказать всем-всем, какое это великое благо поисповедоваться, и чтобы батюшка прочёл над тобой молитву, и как сразу легко да хорошо на душе делается – во век такого не знала.
       – Теперь всегда буду ходить каяться. Я такая грешница. Теперь только и поняла какая! Как от той гадости, что за жизнь натворила, избавилась, так и почувствовала какая грешная! Надо ещё, ещё и ещё искать, чем же я за жизнь Бога прогневила. – Открой мне, Господи, – вдруг неожиданно для самой себя по-детски попросила она.
       Но за причастниками она не пошла. Сложив руки крестом на груди, причастники пели друг для друга песнь необыкновенной тайной силы и красоты.
       – Тело Христово при-и-и-ми-и-и-и-те, ист-о-о-чника бе-е-ссме-е-е-ртнаго вкус-и-и-и-и-и-те!
       Она заслушалась. Просто стояла и слушала… слушала… эти простые и благодатные слова. На душе был покой. Несколько раз её спросили, назвав непривычно матушкой:
       – Вы причащаетесь?
        – Нет-нет, – не задумываясь, отвечала она и тихонько отходила в сторону.
       – Я ещё такая грешная, – решала она для себя, – мне ещё очищаться да очищаться, куда я пойду, такая недостойная.
       Слова строгих священников о недостойном причащении в суд и осуждение себе, как будто вросли в её бедную память, и причащаться она боялась.
       – Мне ещё далеко до этого счастья, это ещё заслужить надо, – так и объясняла она самой себе, и снова отходила в сторону смиренно и тихо раз за разом.
       И действительно, после исповеди ей было так хорошо, как раньше никогда не бывало. Шёл процесс глубинного, внутреннего очищения её души, и раз за разом становилось всё легче. Но потом, однажды она заметила, что внутри неё зияет какая-то пустота. И она уже не знает, о чём говорить на исповеди. Слёзки перестали капать из глаз, и какое-то странное состояние утраченности себя ли для жизни или чего-то в себе начало овладевать ею.
       – Господи, что это со мной? – задавала она Богу вопрос, стоя на литургии. Ей уже не хотелось подходить к исповеди, даже к доброму батюшке, которого звали отец Дмитрий, как и её сына. Она спокойно, без слёз, но как-то потерянно и опустошенно стояла в храме позади исповедующихся и слушала пение хора, крестилась, кланялась, вдыхала такой любимый и ставший родным запах ладана и думала, что, наверное, жизнь для неё уже кончилась, потому что та радость, которую она испытывала, необыкновенная, ни с чем не сравнимая, прошла и, наверное, уже никогда не вернется. Уныние потихоньку приступало и плело свои сети.
       Вся полнота и радость христианской жизни открывается человеку-христианину в Евангелии учением Иисуса Христа, Им Самим через Его Слово жизни. И читать его, чтобы иметь в себе жизнь, надо каждый день. Матушка этого не знала, ей это никак ещё не открылось, и к причастию, чтобы через Тело и Кровь Его иметь жизнь в себе, она не подошла, потому что боялась. Так она и маялась, и боялась, и вскоре начала опять плакать. – Что, что я делаю не так? – просила она Бога открыть ей, чтобы покаяться и вернуть… вернуть то счастливое, мирное состояние души, которое она испытала и которое православные верующие называют «благодатью». – Как же мне было хорошо, радостно… в чем же дело, что случилось, чем же я ещё согрешила, как мне быть? – без конца вопрошала она Бога, и не могла разобраться что к чему, и всё больше и больше боялась причастия.
       Теперь она уже не подходила и к кающимся и не стояла в ожидании священника, который расскажет о грехах, перечислит их все, и потом она по очереди подойдёт и расскажет своё, и поплачет, и ей станет хорошо-хорошо. Она почему-то перестала в это верить и ходила в храм, цепляясь за него, как утопающий за соломинку, и не было рядом того, кто бы вразумил её, ласково, но твёрдо сказал, что верующему человеку после исповеди надо причащаться. Только чтобы не думалось, что причастие может оказаться в суд или в осуждение, нужно к нему приготовиться – попоститься три дня, прочитать правило ко святому причащению, канон покаянный, канон Ангелу-хранителю. А она бедная, голодала, думая про себя, что это и есть пост, и только ещё больше плакала от слабости. В конце концов, она совсем обессилила, всё с большим трудом ходила на работу, делала домашние дела и всё искала причину в самой себе, в своей мерзости и никчемности. И вот тогда, когда она «дошла до точки», в храме какой-то паренёк, глядя на её измождённое лицо, красные усталые глаза и покорно-горько согбенную фигурку, участливо сказал:
       – Вам причаститься надо, – и заботливо добавил, – матушка.
       – Что Вы, что Вы, молодой человек, я такая ещё плохая, только опозорюсь, и в суд мне будет причастие.
       Паренёк очень убеждённо ответил:
       – Что Вы, матушка! Господь же такой милосердный. Я вот тяжело болел, лежал… а потом мне родные помогли причаститься, и вот…, – он улыбнулся и было видно, что он выздоровел и счастлив, – пришёл Бога благодарить.
       – Это хорошо! – сказала женщина и снова подумала про себя: – Как же это причащаться? Там так трудно готовиться. – И снова решила про себя: – Это не для меня, я ведь не осилю столько прочитать. На меня сразу такая тоска наваливается, как только подумаю сколько прочитать надо. Нет, пожалуй, не буду, потом как-нибудь! – Потом она подошла к иконе святого, недалеко от которой стояла, и узнала Николая-чудотворца. В руках у неё была свечка, которую она по-рассеянности, овладевавшей ею всё больше и больше из-за слабости, никуда так и не поставила, и тут вдруг вспомнила, что свечку-то надо зажечь и поставить, раз она есть. – Ох, Господи, прости меня, совсем ничего не соображаю, как жить дальше буду? Что мне делать? – Свеча тепло и нежно горела на подсвечнике, и ей стало легче. Она даже не заметила, как слёзки сами собой закапали на пальто, на руки, а душа оттаяла и чему-то нежно улыбнулась. С иконы на неё смотрел серьёзный, благообразный святитель Николай с раскрытой книгой Евангелия в левой руке, а правой рукой он благословлял всех к нему подходящих, а по-церковному – притекающих. Ей показалось, что святой благословил и её, она даже почувствовала это, и, наверное, поэтому ей стало легче. После службы она пошла домой, не спеша, ей уже казалось, что совсем по-стариковски дошла она до своего дома и немножко постояла на улице, глубоко вдыхая ароматный осенний воздух. Снова и снова кружился в её слабом, больном теле и в голове один и тот же вопрос: – Как быть? Что делать?…

30 декабря 2002 года